Автор: Shinsoo
Бета: Chim-era
Фэндом: Naruto
Рейтинг: G
Пейринг: Итачи и Мадара, Микото и Сарутоби, мелькает канонично мертвый Фугаку, мимо пробегает Саске
Жанр: мистика
Размер: Мини.
Дисклеймер: ни на что не претендую, все герои принадлежат Кишимото-сан.
Предупреждение: Микото тут, ну, не совсем, а точнее совсем неканоничная.
Это плата за гордыню и тщеславие.Все люди одинаковы. И любую жизнь одинаково легко оборвать, будь то ребенок, старик, женщина или шиноби. Человеческие тела так хрупки. Люди строят планы, суетятся, кричат громкие бесполезные слова – но итог всегда один. Итог - смерть. Она ровняет тиранов и святых, дайме и нищих, детей и стариков, друзей и врагов. Кто-то цепляется за жизнь сильнее, кто-то слабее, но никому не убежать от нее, не обмануть. И конец предрешен для всех. Дом непривычно тихий и темный, ставни распахнуты, позволяя вечернему ветру беспрепятственно гулять по комнатам. Сегодня такая огромная полная луна. Бледным глазом она заглядывает в окна дома, обесцвечивая краски, словно впитывая в себя все многообразие цветов, оставляя лишь тусклые бесформенные тени. Тишина давит на уши, словно он нырнул в очень глубокий омут, погрузившись в толщу темной воды. И оттого самый ничтожный звук сопоставим с грохотом горного обвала. Мерный тик часов в кабинете отца, журчание воды в саду. Кажется, сейчас он способен услышать даже шелест крыльев ночного мотылька. Итачи никак не может отделаться от ощущения, что он спит, и все это просто ночной кошмар. Хочется ущипнуть себя за руку и проснуться, прогнав дурной сон, перевернувшись на другой бок. Но нет, у ног его лежат трупы отца и матери, и улицы квартала Учиха также завалены мертвыми телами. И это не сон. Это плата за гордыню и тщеславие.
Руки мелко дрожат, и капитану АНБУ стоит немалых усилий вот так вот стоять, не захлебываясь рыданиями, не крича истерично или бессмысленно воя раненным зверем над трупами родителей. «Это сделал я», - холодная мысль, как спасательный круг, не позволяющий ему сорваться, вспоминая серьезный голос Мадары, предлагавший расправится с родителями за него. Итачи отказался, это его путь, и он не вправе перекладывать свой выбор на другого. Тогда это показалось еще более неправильным, чем то, что убийство ему пришлось совершить собственными руками. И сейчас он цеплялся за эту решимость из последних сил, удерживаясь на грани подступающего безумия. Саске еще не вернулся с тренировок, и потому он все еще здесь, терпеливо дожидается младшего брата. Перед глазами скользят воспоминания, медленно уводя по дорогам памяти. У него есть время подумать, пока Саске не придет. О чем только? Память так обманчива, пряча неугодное ей, и высвечивая незначительное, смещая акценты и изменяя значение событий. Темный тихий дом вселял в душу какой-то потусторонний необъяснимый страх. Это казалось глупым, но поделать с этим Итачи ничего не мог. Можно подумать это первые люди, которых он убил. Все люди одинаковы. И любую жизнь одинаково легко оборвать, будь то ребенок, старик, женщина или шиноби. Человеческие тела так хрупки. Люди строят планы, суетятся, кричат громкие бесполезные слова – но итог всегда один - смерть. Она ровняет тиранов и святых, дайме и нищих, детей и стариков, друзей и врагов. Кто-то цепляется за жизнь сильнее, кто-то слабее, но никому не убежать от нее, не обмануть. И конец предрешен для всех.
Мрачные мысли текут, словно мимо него, не задерживаясь в голове, лишь оседая тошнотворной горечью на губах. Отчего-то упорно хочется вымыть руки. Это так глупо, по-детски. Разве можно отмыться от клейма отцеубийцы, предателя. Никакое мыло не поможет, кровь можно смыть лишь кровью. Его судьба решена, надо только дождаться. Вот только… что «только» Итачи додумать не успевает, в тишине мертвого дома отчетливо раздаются чьи-то шаги. Шлёп-шлёп. Босые пятки с характерным звуком стучат по половым доскам на втором этаже. Мадара?! Нет. Шаги слишком легки для взрослого человека, и слишком неосторожны для шиноби. Саске?! Но как братишка мог очутиться на втором этаже, незамеченным проскользнув в дом?
- Что-то не так? – вкрадчивый голос, появившегося в дверях Мадары раскатом грома разрывает тревожную тишину, заставляя Итачи вздрогнуть. – Жалеешь?
Жестокий спокойный взгляд в ответ и кивок наверх, Итачи не собирается тратить время на бесполезные ответы. Да и незачем ублюдку знать, что творится на душе. Мадара задирает голову, прислушиваясь. Несколько долгих секунд ничего не происходит, а затем вновь отчетливо раздается шлепанье чьих-то пяток. «Неужели все-таки Саске, но…» додумать он уже не успевает, торопясь обогнать Мадару, буквально взлетая вверх по лестнице. Движения отточены до автоматизма, заставляя тело двигаться еще до того, как мозг осознанно обработает информацию. И убийца невидимкой застывает возле дверей в комнату брата. Чутко ловит мгновения, вслушиваясь в звуки за дверью. Тихо. Аккуратно приоткрыть дверь – никого. Он ошибся? Недоверчивое удивление, нет, невозможно. Звук шагов точно слышался здесь. И вновь тревожное ожидание. Шлеп-шлеп. Миг на ориентацию, и двери родительской спальни распахиваются от удара. Пусто. За спиной тенью возникает глава Акацуки и, пока удивленный парнишка теряет секунды, пялясь на залитую лунным светом комнату родителей, уверенно скользит внутрь. Кошачья неуловимая походка скрадывает звуки шагов, превращая опытного шиноби в подобие бесплотного призрака. Мадара обходит комнату по периметру, переступая через разбросанные по полу вещи. Мать как раз разбирала шкафы, когда он вернулся домой, не к месту вспоминает Итачи, наблюдая за осторожным передвижением сообщника. Мадара застывает, прячась в тени стены, выглядывает в распахнутое окно. Занавески испуганно вздрагивают под легкими потоками ветра, словно пытаясь отстраниться от чужака в маске с единственным горящим багрянцем глазом. Ожидание кажется невыносимым, но терпение – одно из многих достоинств шиноби, ни один другой человек не умеет так ждать, как безмолвные убийцы ночи. Тревожное ожидание разбивается звоном стекла.
- Кухня, – одними губами обозначает место встречи подросток прежде чем сорваться с места. Мадара же просто выскакивает в окно.
Ветер свистит в ушах, когда мальчишка не тратя время на лестницу сигает через перелила и пружинисто приземляется на ноги. Разворот. Удар. Жалобный треск разлетающихся щепками дверей. И вновь лишь знакомый силуэт Мадары в разбитом окне кухоньки. Теперь очередь Итачи обследовать помещение, проверяя полки и заглядывая под стол. Никого. Но ведь кто-то должен был разбить окно. Лишь на кухонном столе под окном среди битого стекла взгляд цепляет отчетливый след птичьих лап. А в раковине обнаруживается черное воронье перо. Чертовщина какая-то! Птица не могла разбить окно, или могла, но тогда где кровь? Да и шаги явно принадлежали человеку. Странное чувство злости пополам с досадой холодной водой окатывает Итачи. И уже явно срываясь, парень начинает метаться по кухне, переворачивая все вверх дном, распахивая дверцы шкафов и выдвигая ящики. Никого! Тяжело дыша, он останавливается лишь через пару минут, не сразу понимая, что его кто-то держит.
- Я думал, у шиноби скрытого Листа куда лучше с нервами, – Мадара не смеется, но все же эта фраза заставляет крепко стиснуть кулаки.
- Я больше не шиноби Листа, – злой ответ, но Итачи уже становится стыдно за свой срыв, – я теперь нукэнин.
Мадара что-то хочет возразить, но не успевает. Отчетливый торопливый топоток пробегает по коридору за их спинами и, поскрипывая ступенями лестницы, забирается наверх. Оба шиноби срываются с места на пределе своих возможностей в попытке поймать неизвестного свидетеля их преступления.
- Бесполезно, – наконец, после очередной неудачи выносит вердикт Мадара. – Разделимся.
Итачи молча кивает и, развернувшись, уходит, беря на себя первый этаж. Теперь его движения вновь аккуратны и невесомы, глупо соревноваться с невидимкой в скорости, остается лишь надеяться застать врасплох. Глаза наследника теперь уже не существующего клана горят сложным рисунком силы, чутко ловя любое движение. Странно, но отчего-то очень не хочется оставаться одному в темных пустых коридорах потерявшего хозяев дома. Итачи безмолвно матерится, проклиная свое воображение, которое упорно воскрешает в памяти какие-то бестолковые детские страшилки. Он – воин, бесстрашный бездушный убийца, и боится темноты. Расскажи кому, даже на смех не подымут, просто не поверят. Но спину покрывает холодная испарина, и даже стук собственного сердца кажется чудовищно громким. Он – сильнейший шиноби клана, гордость клана Учиха – боится темноты. Иногда Итачи казалось, что темнота не любит его, часто по ночам его мучили кошмары, особенно в детстве. Он просыпался весь в слезах от звука собственного крика, а потом подолгу не мог уснуть, настороженно следя за темнотой, таящейся в углах комнаты. Отец смеялся и часто оставлял в его комнате включенную лампу.
И теперь вот опять, все сначала только рядом уже нет отца. А мать, мать никогда к нему не приходила тогда. Итачи останавливается, не в силах сделать ни шага прислонившись к стене, прикрывает глаза рукой. Микото вообще, казалось, не замечала его, все ее внимание было сосредоточено на Саске, когда тот появился. Все внимание? Итачи повторил про себя, мерно растягивая слова, как ребенок, который нарочно расковыривает ранку: все внимание Саске. Неужели он, и правда, так думал? Сейчас его волновал не столько вопрос, сильно ли соответствуют правде его мысли, сколько то, что именно он думает и почему. Может, он ревновал? Это было бы как-то неловко, ведь младший братишка тянется к нему, цепляется, как вьюнок за уже окрепшее деревце. Хотя, пожалуй, пока ему не исполнилось десять, он и правда ревновал. Пока однажды одна единственная ночь не изменила его жизнь. Тьма тогда обступила его особенно плотно, казалось, протяни руку и ты ощутишь ее жесткую блестящую шерсть под пальцами. Она подкрадывалась к нему, тянула холодные липкие пальцы страха, сдавливая горло. Он не помнил, как его обняли чьи-то теплые чуткие руки, притянули к себе, как ласковый голос зашептал малопонятные слова, которые неожиданно принесли спокойствие. Тьма отступила, боязливо шипя.
Итачи зло встряхивает головой, прогоняя воспоминания, и двигается дальше. Теперь мать тоже мертва. И сожаления уже бесполезны, вот только отчего его не отпускает чувство, что он что-то упускает, что-то очень важное? Пальцы неосознанно крутили, захваченное с кухни перо. Птица не могла разбить окно, не поранившись при этом, может быть, перо случайно залетело в кухню. На старой сливе, растущей в саду, действительно было вороново гнездо, только оно уже давно пустовало. Когда-то старший сын Фугаку потратил много времени и хлеба, приручая жившего там ворона. Но что стало с птицей, и куда она пропала потом, Итачи не помнил. Странно, но он даже не мог вспомнить, когда именно пропал ворон, хотя птица прилетала к окну его комнаты каждый вечер за лакомством. Итачи нахмурился, мысленно перебирая в голове даты и события. По его подсчетам получалось, что ворон пропал примерно три года назад, как раз когда произошел тот его срыв. На следующий день пришли рабочие менять в его комнате стекла, с тех пор ворон пропал. Стекла меняли тогда только в его комнате, почему?
Шиноби останавливается, осматривая кладовку под лестницей. Куча старых якобы нужных вещей, но ничего подозрительного. Шагов тоже больше слышно не было. Идиотизм, он беспокоится о бесполезной птице, пропавшей черт знает когда, в то время как там, за соседней дверью, лежат трупы его родителей. Это что, прогрессирующая шизофрения? Вынырнув безмолвной тенью из-под лестницы, Итачи застыл. Отчетливое ощущение чужого присутствия ударило по напряженным нервам искристым разрядом молнии, обжигая пальцы холодком гладкой стали куная. Плавный поворот, сглаженное движение скрывает за неторопливой мягкостью готовность к смертельному броску. Медленные тягучие движения, и вот его взгляду открывается прихожая, где в синеватых пятнах лунного света на полу лежат отец и мать. Но еще одна фигура явно лишняя, над родителями склонился какой-то болезненно худой ребенок примерно одно возраста с Саске, может, чуть старше. За давно не мытыми торчащими во все стороны вихрами лица не видно, но и без того ясно, что ребенок внимательно разглядывает лица мертвецов. Одетый в какое-то невообразимое рванье, он кажется беспризорником или бродяжкой. Вот только никакой бродяжка не может дурить двух шиноби такого уровня, как Итачи и Мадара. Кунай срывается с пальцев, но до цели не долетает, банально зависнув прямо в воздухе перед пацаном. И тот подымает голову, встречаясь с Итачи горящим огнем взглядом с черными узкими щелями вертикальных зрачков. Тонкогубый рот растягивается в дикой улыбке, показывая неровный ряд тонких острых зубок. Так же медленно, как совсем недавно сам Итачи, мальчонка подымается на ноги, по-птичьи склонив голову на бок. Тощие руки с растопыренными пальцами расходятся в стороны, голая грязная пятка скользит вверх. И мальчишка замирает в какой-то нелепой позе на одной ноге. Капитан АНБУ, следя за странными действиями незваного гостя, не замечает, как из его пальцев выскальзывает на пол второй, приготовленный для броска, кунай. Острозубый рот по-лягушачьи открывается, произнося какие-то слова, и Итачи хмурится, силясь если не услышать, то хотя бы прочесть по губам смысл беззвучных фраз.
- Отец! Мама! – истошный полный ужаса вопль разбивает иллюзорную тишину дома, заставляя старшего брата, вздрогнув, сбросить морок. И оглушающим звоном стекла разбивается память, единым махом вываливая на Итачи воспоминания о той ночи. Как ручной ворон в исступлении бьется снаружи об оконное стекло и, наконец разбив его, с ворохом черного пуха и перьев падает окровавленной тушкой на подоконник. В тот же миг дверь распахивается, и в ярком теплом свете дверного проема появляется фигура матери, чужие тяжелые слова страшно звучат на незнакомом языке, высвечивая комнату яркой вспышкой белоснежного света, разгоняя носатые тени, что подкрадывались к сжавшемуся в калачик на постели мальчишке. Кажется, Итачи просто моргнул, отвлекшись на воспоминания и голос братишки, а неизвестный гость уже пропал, оставив после себя лишь легкую дымку ночного тумана и четкое ощущение нереальности происходящего.
- Саске! Уходи! – ответный крик, и лишь потом Итачи понимает, что сморозил глупость, руша своим криком свои же планы. Но Саске не послушался, и шорох отодвигаемых детскими ручками брата дверей смешивается с далеким глухим криком ворон, где-то на окраинах квартала клана Учиха.
А на утро в селении пошел дождь. Мелкий нудный дождик зарядил с самого утра, словно сама природа оплакивала гибель великого клана. Ужасная весть, птицей разлетевшись по селению, нарядила деревню в черные траурные одежды. Единственный выживший младший сын главы клана был определен в госпиталь, ранений, как поговаривали, у несчастного мальчика не было, но душевное состояние было тяжелое. Но самое чудовищное было то, что среди жителей ползли упорные слухи, что виновник преступления не кто иной, как старший брат выжившего – Учиха Итачи. Официальных заявлений пока не было. Только церемонию погребения погибших назначили на начало следующей недели, да в связи с масштабностью совершенного преступления сам третий Хокаге объявил, что деревня временно находится на военном положении. А пока… пока деревня пыталась оправится от шока. Молчаливыми серыми тенями скользили по неприветливым мокрым улицам ее жители, тихо переговариваясь, делясь новостями. Удвоенны были караулы на стенах. И все же все проходит, все забывается, и постепенно случившаяся трагедия под бременем повседневных забот стала отступать. А дождь все шел, словно не желая забывать, также как и черноволосый мальчик, одиноко сидящий за больничным окном. В палату Саске заходили только следователи и медсестры, ни те, ни другие не волновали его. Даже третий Хокаге, находивший слова для каждого в деревне, не пришел к нему. Странное дело, но третий, отчего-то забросив все дела после гибели клана Учиха, дни напролет теперь сидел возле западной дороги, вглядываясь в сероватую стену капель, словно ожидая кого-то. Лишь на третий день со стороны деревни послышался легкий стук гета, и вскоре в легкой дымке дождя показалась одинокая женская фигура в простеньком дорожном кимоно. Бледно розовый зонтик в тонких руках плохо спасал женщину от косых струй, а робкие попытки обходить многочисленные лужи казались смешными, проще уж было вообще не выходить в такую погоду из дома. Но вот она поравнялась с сидящим возле дороги старым шиноби, робко улыбнувшись, кивнула, видимо, признав в старике главу деревни, и поспешила дальше.
- Все-таки уходишь? – окликнул женщину Сарутоби.
Та остановилась, но так и не обернулась на его голос.
- А что теперь будет с Саске, ты подумала? – скользнувшее в голосе старика обвинение тут же исчезло. – Неужели ты никак не можешь остаться?
Молчание. И Сарутоби, тяжело вздохнув, подымается со скамейки, но лишь для того, чтобы опуститься на колени, склонившись в глубоком поклоне.
- Простите меня, госпожа. Это все моя вина.
Зонтик вздрагивает, и незадачливая странница все же оборачивается, долго смотря на замершего в поклоне старика темными бархатными глазами.
- Никому не дано знать истинной цены своих действий, – тихий нежный голос полон печали. – Не кори себя. Вся эта история началась задолго до твоего рождения, и кто виноват, что закончилась именно сейчас? – короткий семенящий шажок скрадывает расстояние, и вот уже путница опускается на корточки рядом с не поднимающим головы третьим Хокаге. – Встань. Увидит еще кто. Или простудишься, – грустно смеется женщина, робко проводя узкой ладошкой по седым волосам старика. – Когда птенцы вырастают, чтобы жить дальше им надо самим встать на крыло. Я дала им все, что могла, дальше им придется лететь без меня. Да и оставаться здесь дольше мне уже опасно, мои сородичи уже здесь, и хотя Итачи преподнес мне дорогой подарок, я не думаю, что моя смерть надолго собьет их со следа. Единственное, что меня печалит – это разлука с тобой. Но и твое время подходит к концу. А я не хочу видеть твою смерть. Ведь даже сейчас ты не изменишь своего решения и не примешь моего дара, - женщина медленно убирает руку, но лишь для того, чтобы прижать к груди непослушные пальцы, что не хотят терять тепло человеческого тела. - Что ж, прощай Сарутоби-кун. Мне тоже жаль, что все так закончилось. Но любовь демона порой бывает опаснее его ненависти, – подавшись назад, она медленно подымается. – Прощай. Я не буду желать тебе покоя, твой покой я унесу с собой, - печальный взгляд, словно остывая в унылых слезах угасающего дня, теряет теплоту, проснувшуюся, было, в нем, устремляется куда-то вдаль. Кажется, что женщина сейчас говорит сама с собой. - Но моей вины в том нет, так как ты забрал мое сердце. И ни я, ни ты не в силах вернуть друг другу чужое. Прощай, маленький человек.
Сарутоби не сразу смог поднять голову, чувствуя, как по щекам катятся соленые капли дождя. Слишком больно оказалось видеть, как медленно растворяется в холодных струях дождя одинокая фигурка женщины.
- Прощай, тэнгу но химе.
***
как вариант второе название третий части "Вороны" но я так и не решила которое лучше. Так что пока вылеживавется пусть будет так. Жаль только конец все таки смазала.
Тэнгу-японский гоблин, "убийца тщеславия"
Тэнгу (японск.: буквально "Небесная собака", Тенгу, Tengu, Ten-gu; китайск.: Тянь-хоу, Тяньгоу, Тин Коу, Tien Kou), японский гоблин, "убийца тщеславия"
В буддистских и синтаистских традициях Китая, а затем и Японии, могущественные духи гор и лесов, некий аналог европейского гоблина или лешего. Первоначально изображался как крылатая лисособака (Тяньгоу — "Небесная собака"), но довольно быстро обрёл более человеческий облик с птичьими признаками — клювом (длинным носом) и крыльями. Карасу (Karasu), разновидность тэнгу, изображался как злое подобное вороне существо с телом человека, крючковатым лицом, маленькой головой, размашистыми крыльями и тяжелыми когтями. В наиболее поздних источниках тэнгу "выступает с облике мужчины огромного роста с красным лицом, длинным носом, с крыльями (в волшебной сказке летает с помощью взмахов чудесного веера), в одежде горного отшельника (ямабуси)" (2), в паре гетов (традиционной японской обуви и деревяннх досочек) и в маленькой монашеской шапке.
Тэнгу приписывают экстраординарные физические способности и навыки владения холодным оружием. Они иногда служат наставниками в искусстве войны и стратегии людям, которых считают достойными. Также благородные тэнгу выступают защитниками святых людей и храмов. Однако существуют легенды, в который тэнгу — это злобные насмешливые существа, стремящиеся всякий раз навредить людям. Это жестокие обманщики, вызывающие пожары, подстрекающие к войнам, а также похищающие маленьких детей и драконов.
По одной версии все тэнгу живут в отдельных колониях под предводительсвом одного лидера; по другой — тэнгу является отшельником, и "любит селиться в старых деревьях с искривленными стволами. В одной из легенд конца XIX века люди, срубившие сосну тэнгу, умерли. Тэнгу любит чистоту, не терпит приближения людей, морочит путников в горах, лесорубов, пугает их громовым хохотом или изображает треск срубленных деревьев." (2) Кроме того тэнгу терпеть не могут высокомерия, предубеждения и тщеславия, особенно когда речь идет о буддистских священниках и самураях. Так к концу эпохи Камакура52 тэнгу становится главным в литературе средством для критики и уличения греховности духовенства, защитником Дхармы (законов буддизма). "По народным поверьям, после смерти в тэнгу может превратиться гордец или человек, не избавившийся при жизни от злобы" (2), не познавший истины священник или лжец, использующий орудия веры в своих целях.
Вера в тэнгу была настолько сильна, что даже в 1860 году правительство Японии отправляло им официальное прошение освободить провинции, через которые проезжал сёгун.
Основными разновидностями тэнгу являются:
Карасу тэнгу (Karasu Tengu, Котэнгу, Kotengu, "ворон" тэнгу, младший тэнгу)
Древняя форма тэнгу, изображаемый как злое подобное вороне существо с телом человека. Он похищал взрослых и детей, разжигал пожары и разрывал тех, кто преднамеренно повреждал лес. Иногда карасу тэнгу освобождал похищенных им людей, но такие "счастливчики", оставшись в живых, возвращались домой слабоумными.
Ямабуси тэнгу (Yamabushi Tengu, Даитенгу, Daitengu, горный монах-отшельник тэнгу)
Тэнгу, ставший за столетия более похожим на человека внешне и взявший на себя защитную роль в делах людей. Тэнгу может превратить себя в мужчину, женщину, или ребенка, но его основной образ должен быть босым, блуждающим, пожилым отшельником, горным монахом ямабуси с чрезмерно длинным носом. И волшебный барсук тануки и лиса кицунэ, способные принять человеческий облик, в некоторых японских традициях являются проявлениями животного начала Тэнгу.